Плач серого неба - Максим Михайлов

Я невольно сравнил их с давешними хоблингами. В отличие от тех, половинчики не доказывали свое право на существование. Они просто никому не давали назвать их Вторичными. По крайней мере, дважды. И с ними, необразованными дикарями и дремучими фанатиками культа Машины, по большей части довольных своим положением, считались.

Краем глаза я с облегчением заметил, что коротышки вернулись к столу, обратив ко мне густо татуированные спины. За стойкой грузно обвис толстый орк. В его жидкой бороде застряли остатки чего-то съедобного, и он лениво прочесывал сальные пряди потрескавшимися ногтями. Орк откровенно скучал — по глазам его было видно, что с куда большим удовольствием он присоединился бы к игрокам, да служба обязывала…

— Доброе… утро, — сомневаясь в каждом слове произнес я, — мне нужен кое-кто из ваших постояльцев.

Жирдяй насмешливо прищурился и промолчал. Я вдруг осознал, что помещение заполонила совершенная тишина. Шея напряглась и одеревенела. Очень медленно, с осторожным усилием, я повернул голову. Чуть больше десятка пар глаз смотрело на меня, не мигая, и в глазах этих были немой вопрос и голосистая агрессия. Стараясь говорить четко, но быстро, я назвал имя.

— Это карлик. Его зовут Райнхольм.

Вы когда-нибудь ощущали, как на шею ложится шершавая веревочная петля, под ногами шатается хлипкий табурет, суровый голос зачитывает приговор… и вдруг веревку убирают, подошвы упираются в твердую землю, а палач хлопает вас по плечу и радостно шепчет о помиловании? Если да, то вы поймете, что я испытал, когда компания мгновенно потеряла ко мне интерес. Только один из близнецов на самом деле громко заржал. Его брат оказался сдержаннее и, хмыкнув, вдруг подмигнул мне. Так обычно подмигивают безобидным идиотам, провоцируя их на какую-нибудь уморительную реакцию.

Портье — если можно было так назвать этого неопрятного увальня — тоже ухмылялся.

— Мастер Райнхольм нынче отсутствуют. Видимо, заняты крайне важным делом, не требующим отлагательств. Например, отдирают свои мозги от какой-нибудь стенки.

— В смысле? — я уставился на расплывшуюся рожу. По крайней мере, желтые глазенки орка сходились достаточно близко на широченном блине лица, чтобы можно было встретиться с ними взглядом.

— В смысле опять куда-то отвалил. Мы здесь не спрашиваем, куда кто ходит. Можно и огрести. Правда, Воммур?

— Отсохни, — не оглядываясь, бросил ему один из игроков, эггр, чей возраст выдавал только пучок абсолютно седых волос и темные пятна на обнаженной до самой задницы спине.

Не смутившись, портье лениво повернулся ко мне. Жирные губы кривились в наглой усмешке, но не выпускали ни слова.

Я нарочито медленно запустил руку в карман и добыл мелкую серебряную монетку.

— Вот. Так лучше?

Его реакция заслуживала восхищения. Металлический кругляш исчез в пухлой ладони так быстро, что я на мгновение даже потерял уверенность — а был ли он?

— Карл бывает только в двух местах, если не дрыхнет у себя в комнате, — зашептал портье, — у южной стены или в любом городском трактире. И если бы я его искал, то молился бы о втором варианте.

— Почему? — спросил я, думая о том, что имя мастера Райнхольма связано с какими-то очень свежими воспоминаниями. Еще одна ниточка, которую нужно выковыривать из клубка впечатлений последних дней.

— Да потому что то, что он вытворяет у стены, наблюдать никак нельзя. Там уже раз пять у него что-то взрывалось. Ему все равно, у него шкура дубленая. А вот честные одушевленные, бывает, страдают, — на его роже как-то натужно проступила честная ухмылка.

Нечего сказать, полезная информация. Или к стене, которая тянется на добрый десяток километров, или в любой из полутора десятков городских трактиров. Ну уж нет, серебрушку ты мне отработаешь. Особенно после того, как заговорил про взрывы.

— И где точнее у стены он обитает?

— Ну ты чо, мастер, совсем не сечешь? На пустыре, где же еще? Забреди он со своими фокусами куда еще, ты бы об этом наверняка прочитал. В газетах. В разделе «стихийные бедствия», — он заржал. Смех звучал мертво и неестественно.

— А трактиры? Какие предпочитает?

— Вот тут не могу помочь. Не знаю. Самогон у него хороший, а что еще за дрянь он пытается всем толкнуть — понятия не имею. Ее никто и не берет, а наши и подавно. Хозяину и самогону от него достаточно. А Карл возвращается злой, запирается, да продолжает гнать. Чего только не творит. Недавно из-за двери вдруг дым повалил, да такой вонючий, что все сначала на улицу повыбегли. А когда опомнились, решили, что пожар, но обошлось. Не горело, только дымило. Но на второй этаж еще два дня зайти не могли без слез. Бить его не стали, самогон больно хороший…

Тут все и вспомнилось. И красные глаза с едва заметными белками, и пробирка с мутной жидкостью, и обгоревшая борода. Почти невероятное совпадение настолько гармонично вписывалось в общее безумие происходящего, что в него поверилось без труда. Теперь я точно знал, кого ищу. Ну конечно. Неудивительно, что Карина могла его знать — мастер Райнхольм был Тронутым. Оставалось надеяться, что старая подруга не зря верила в просватанные таланты этого Карла.

Вышел я молча, даже не поблагодарив портье. Хватит с него и монетки. Уже снаружи я услышал голос эггра Воммура.

— Знаешь, Зейл, если когда-нибудь узнаю, что ты меня так заложил, я твою болтливую морду по полу размажу. Будешь вывеской своей дыры подрабатывать.

Грохнул издевательский хохот, предназначенный не мне.

Снаружи почти рассвело. Тусклое подобие восхода помогало реже спотыкаться о горы мусора, густо покрывавшего кривую тропинку, что считалась в этой местности улицей. Но совсем избежать столкновений не удавалось, и неприятные следы оставались не только на душе. Я шел пешком — поиски экипажа в Рыбацком квартале были нелепее самой мысли об этом.

Стрелка хронометра сделала почти полный оборот, когда я, наконец, услышал пустырь. Вообще, этот маленький клочок Вимсберга, единственный кусок города, который не стали застраивать даже лишенные архитектурного вкуса рыбаки, был уникален. Ему даже не стали придумывать названия, и бесполезный пустырь остался самим собой. Тихое, заброшенное место — удивительно для района со столь шумным населением. И потому звуки, доносившиеся из-за поворота, приводили в замешательство — сначала тем, что они вообще существовали, и уже потом — громкостью. Складывалось ощущение, что на пустыре расположился хор ужасно простуженных эггров, которым забыли раздать бумажки с текстами песен.

Страшный рев внезапно стих, но спустя несколько сегментов, когда я осторожно подкрался к выходу из переулка, резко возобновился. Первый солнечный луч пробился сквозь тучи и успел, умирая, тронуть что-то блестящее и массивное. Потом густые клубы горячего пара заволокли мир и моментально осели на лице капельками стремительно холодеющей влаги. Меня передернуло от холода. Рев не стихал, и я, наконец, решился выглянуть на пустырь.